Ковидный госпиталь. Место, где нет ни одного ковид-диссидента

Теперь я точно знаю, как звучит жизнь. Звук жизни — это грохот кислородных баллонов. Каждое утро грузовик привозит в апатитский ковидный госпиталь новые запасы кислорода. Каждое утро опустевшие баллоны загружают в кузов. Их — десятки.

Когда-то давно приятель-сварщик рассказывал, что такая вот полная ёмкость тяжелее пустой на одиннадцать килограммов. Пытаюсь прикинуть, сколько кубометров живительного газа содержится в одном баллоне и сколько его ежедневно потребляет больница. Посчитать не получается, мозги из-за ковида не работают. Ясно одно: много. Очень много.

— В реанимации сейчас десять человек. Кислород для них — это жизнь, — объясняет нам медсестра Таня, пришедшая ставить капельницы. — Того, что в кузове, хватит примерно на сутки. Расход большой.

Глядя в потолок, задаюсь вопросом: что чувствует человек, осознающий свою полную и бесповоротную зависимость от грузовика? С какой же яростной надеждой, должно быть, этот человек вслушивается каждое утро в звуки с той стороны окна! С какой жадностью фильтрует фоновый шум, ожидая, пока сквозь него пробьётся гул мотора! Мысленно ставлю себя на место такого человека. Становится жутко.

«Какой-то клубок мучений, нескончаемая цепь страданий, страха, покорности, боли, отчаяния, надежды, нужды». Ремарк, конечно. За восемьдесят пять лет, прошедших с первого издания этих строк, мы здорово расслабились. Ковид вернул нас обратно — туда, в тридцать шестой, когда пациент заезжал на больничную койку, не особо понимая, что с ним будет дальше. Такая чёткая, по-немецки педантичная формулировка. Строгая, беспощадная и очень точная.

Ремарка поневоле вспоминаешь каждый раз, когда видишь в коридоре человека, который прошёл три метра и беспомощно привалился к стене — чтобы отдышаться перед тем, как двигаться дальше. Каждый раз, когда на твоих глазах приступ кашля выворачивает наизнанку молодую симпатичную женщину: она сгибается пополам, мучается, но, не отпуская, плотно прижимает к лицу маску ингалятора — прибор даёт ей надежду. Каждый раз, когда в соседней семейной палате пожилая пара на полном серьёзе обсуждает, кто, кого, где и как будет хоронить, если один из них покинет госпиталь в чёрном полиэтиленовом мешке.

И ведь последнее — никакое не преувеличение, а вполне реальный вариант развития событий. Я лично знаю многих (к сожалению, даже слишком многих) людей, чьи родственники отправились из ковидного госпиталя на кладбище. Сказать, что такое знание пугает, было бы большой ошибкой. Оно не пугает, нет. Оно гнетёт. Оно давит. Оно расплющивает тебя в мелкую пыль. Даже врагу я не пожелаю этого жуткого ощущения — когда среди ночи панический удар выбрасывает тебя из постели и заставляет красться к кровати родного человека. Когда сам стараешься не дышать, чтобы не производить лишнего шума, не разбудить ненароком, и в то же время отчаянно ввинчиваешь оба уха в ночной мрак. Когда наконец-то улавливаешь дыхание и, сгрузив с души очередную скалу, возвращаешься обратно — под насквозь мокрое, пропитанное ковидным потом и липким ужасом, одеяло.

«Большинство выживает. Люди становятся опять совершенно здоровыми», — говорил у Ремарка профессор Жаффе. И это, конечно, тоже про нас. Вопрос лишь в том, какой ценой даётся такое выздоровление.

В палатах на втором этаже апатитского ковидного госпиталя, пока мы там находились, лечились шестьдесят пять человек. На такое количество пациентов — всего два врача. Это Елена Долгова, которую все знают как начмеда АКЦГБ, и Анна Дмитриева, до пандемии возглавлявшая кардиологическое отделение объединённой больницы. Нетрудно подсчитать: просто для того, чтобы поговорить с каждым из своих пациентов хотя бы пять минут, врачу нужно потратить около трёх часов. А ведь по итогам такой беседы надо ещё сделать назначения (или скорректировать сделанные ранее), записать их в историю болезни, оформить кучу медицинских бумаг и документов. Неудивительно, что рабочий день наших докторов, начинавшийся в восемь утра, частенько заканчивался лишь в восемь вечера. А то и позже.

По ночам в ковидном госпитале дежурят врачи инфекционного отделения, с которых основную нагрузку, разумеется, тоже никто не снимал. И если вы думаете, что их как минимум четверо (сутки через трое — логично же, правда?), то ошибаетесь. Их трое: Полина Алексикова, Екатерина Смирнова и Павел Загнибеда.

Всем шестидесяти пяти пациентам второго этажа (большинству из которых сложно даже просто передвигаться по коридору) каждый день нужно ставить капельницы, делать внутривенные и внутримышечные уколы, раздавать таблетки, измерять температуру и уровень сатурации, выдавать маски и лекарства для ингаляций. У постовых и процедурных медсестёр нагрузки тоже — выше крыши.

О том, насколько непросто работается реаниматологам, красноречивее всего, пожалуй, говорит вот это объявление на двери эвакуационного выхода. «Заразите сотрудников отделения реанимации — интубировать и переводить на искусственную вентиляцию лёгких вас будет гинеколог», — предупреждают врачи.

И весь этот адский труд — в современных, но всё-таки неудобных спецкостюмах, снимать которые внутри ковидного госпиталя нельзя. Санитарки и медсёстры, врачи и волонтёры, приносящие в палаты передачи — все они проводят долгие часы в душных «скафандрах», глядя на мир исключительно сквозь защитные очки. К слову, никто из них не называет закрытую часть госпиталя «красной зоной». Кажется, употребление этого красивого термина — прерогатива журналистов, писателей, блогеров и вездесущих экспертов по всем вопросам. Всех, кто создаёт альтернативную реальность. Ту, что сильно отличается от действительности.

Когда метастазы той реальности проникают в настоящий мир — становится не по себе.

Вцепившись друг в друга, чтобы не упасть от жуткой слабости и свежего морозного воздуха, мы стояли перед ковидным госпиталем и ждали такси. Минуты казались часами, мир вокруг был густым и вязким. Наконец машина вырулила из-за угла.

— Вы не переживайте, у нас ПЦР-тесты уже отрицательные. Мы вас не заразим. Нас вылечили.
— Ой, да ладно, вылечили вас! От чего? Херню какую-то выдумали и мозги людям пудрят. Я в этот ковид не верю. Куда едем?

Ну, здравствуй, такой родной и такой знакомый мир, где каждый первый — вирусолог, каждый второй — инфекционист, а каждый третий — пульмонолог! Давно не виделись…

Узнав, что я собираюсь писать про госпиталь, переболевшая ковидом коллега искренне и от души посоветовала этого не делать.

— Кто там был, тому ничего объяснять не надо. Не видела я в госпитале ни одного ковид-диссидента, — сказала она. — А кто не был, тот всё равно ничего не поймёт. Это нужно самому пережить. Иначе не дойдёт.

Самое печальное — что коллега, судя по всему, права.

• • •

P.S. Поскольку в мире доморощенных вирусологов, инфекционистов и пульмонологов эту колонку непременно объявят происками рептилоидов, желающих чипировать всё вокруг, считаю необходимым прояснить свою позицию по поводу вакцинации от ковида.

Первое. Прививаться или нет — личное дело каждого.

Второе. Вакцинировался «Спутником V» за полгода до того, как угодить в ковидный госпиталь.

Третье. Убеждён (хотя никому этого, разумеется, не навязываю), что именно благодаря вакцине с момента заболевания до момента полного восстановления работоспособности в моём случае прошло всего двадцать дней. К сожалению, знаю много примеров из жизни, когда восстановление было не столь скоростным, а растягивалось на месяцы.

Четвёртое. Когда придёт время — пойду ревакцинироваться.

• • •

От редакции. Авторская колонка «Асса-пресс» — для тех, кто хочет отдохнуть от изнанки жизни и телеграфного новостного стиля. С 11 февраля 2019 года выходит на сайте «ХибИнформБюро» по понедельникам.